Роберто Дж. Де Ла Новал (Roberto De La Noval) | English
“Несомненно, что в данном вопросе мы сталкиваемся с глубокой эволюцией догмы.” Это цитата из интервью Папы Римского Бенедикта XVI от 2015 года (https://www.catholicnewsagency.com/news/full-text-of-benedict-xvis-recent-rare-and-lengthy-interview-26142 ), где обсуждался резкий контраст между учением Тридентского Собора и происходящим от Второго Ватиканского собора поздним Католическим учением по поводу судьбы умерших некрещеных. Мне вспомнился этот комментарий, когда я читал о решении Папы Римского Франциска от 2018 года о поправке Катехизиса касаемо абсолютной недопустимости смертной казни – решении, давно ожидаемом в теологии недавних Пап, особенно Иоанна Павла II. В феврале этого года, на седьмом Мировом Конгрессе против смертной казни, Франциск повторил, что позиция Католической церкви по поводу смертной казни «созрела». В самом деле, в Католической церкви сейчас можно наблюдать серьезную эволюцию догмы касательно данного вопроса. Но есть и другие причины, почему я вспомнил цитату из этого интервью, так как наблюдается логическая связь между признанием Бенедиктом изменений в догме и поправкой Франциска по поводу вопроса о наказании и его целях с точки зрения Христианства. По словам Папы Франциска, в наказании, которое «посягает на «неприкосновенность и достоинство человека», нельзя найти «справедливость», и это включает как наказания, осуществляемые сейчас, так и те, которые будут осуществляться за пределами земной жизни.
Учение Франциска берет свое начало из Христианской логики Божией справедливости во Христе, проявляющейся в милосердии к людям. Но соответствия между сдвигом в сторону возможности спасения души вне церкви в 20м веке и движением в сторону полного запрета смертной казни подразумевают тот факт, что обе идеи имеют под собой одну и ту же логику: определенные формы наказания в корне подрывают образ Божий в человеке. Эта Христианская логика выделялась особенно ярко в философии Русской Православной церкви 19-го и 20-го веков, а ее формулировки указывают на скрытую связь между развитием Восточной и Западной теологических идей о временном и вечном наказании.
В действительности, в последнее время высказывается мысль (http://churchlife.nd.edu/2018/08/06/the-unsung-russian-forerunner-of-the-death-penaltys-demise-in-catholic-teaching/), что неприятие Владимиром Соловьевым смертной казни с философской и религиозной точек зрения могли повлиять на работы самого Иоанна Павла II, посвященные данной проблеме. Но развитие логики недопустимости Церковью определенных земных наказаний и распространение этой логики также на жизнь после смерти довелось отцу Сергию Булгакову, гиганту догматики в православном Христианстве 20-го века. Будучи давним противником смертной казни в России, Булгаков полагал, что наше понимание преступления и наказания за пределами земной жизни всегда является частично ограниченным в силу наших суждений о них здесь. В то время, как Христианское сознание становилось проясненным (или повторно проясненным в соответствии с раннехристианскими нормами) в вопросе недопустимости земной смертной казни Булгаков также полагал, что современное сознание больше не может постичь традиционную доктрину о вечных мучениях за преступления, имеющие конец. Эта идея представлена наиболее развернуто и полно в последнем томе его magnum opus О Богочеловечестве: Невеста Агнца.
Здешняя и загробная жизнь между собою связаны, как разные стороны единой жизни одного и того же духа. Обычно предпочитают загробное состояние «грешников» (но кто же из людей вообще является свободен от греха, а, следов., не нуждается в покаянии?) понимать в свете пенитенциарно-уголовном, как исполнение приговора в загробной тюрьме, причем ему приписывается полная неизменность. Однако, совершенно невозможно допустить такое неизменное состояние в жизни духа, как его застывшую судорогу, или же пассивное созерцание соделанного, с утратой способности к дальнейшей жизни. (с. 394)
Логика здесь представлена относительно внутренней динамики человеческого духа, созданного испытывать непреодолимое стремление к его Источнику. Это трансцендентальное направление подразумевает непрестанное движение, внутрь этого Источника, хотя этот путь и является, как мы все знаем из нашего опыта, полным практически непреодолимых препятствий, как желаемых, так и не желаемых. Положить конец этой динамике, сделать Цель невыполнимой и предотвратить раскаяние является самой сутью смертной казни. То, что христианин может поддерживать такие идеи – абсурд, как показал Достоевский—для которого попытки казни не являются новой темой — в Братьях Карамазовых. Иван рассказывает историю Христиан Женевы, которые, посадив убийцу в тюрьму, уговорили раскаявшегося христианина принять предстоящую казнь: «Да, да, Ришар, умри во господе, ты пролил кровь и должен умереть во господе.» Но если основанием для отказа вынесения смертного приговора, здесь, на земле не является «Имущественной претензией» Бога на человеческую жизнь, на которую мы не смеем посягать, а тем самым божественным образом человека, то по логике, можем ли мы ожидать, что в следующей жизни Бог – «Судья Земли», более справедливый, чем любой людской суд, и более человечный, чем любой из нас – будет также уважать человеческие души, которые он создал для вечного с ним союза?
Учение о вечных муках стало морально неприемлемым для современных верующих, утверждает Булгаков, так как оно является творением «пенитенциарной теологии» , которая может только представлять жизнь грешников после смерти как «образцовую тюрьму» с бесконечными наказаниями. Иначе говоря, мы воспринимаем Библейские образы наказаний после смерти слишком буквально и наполняем их содержанием, применяя ту жестокую несправедливость, которая присуща нашим собственным пенитенциарным системам. Идеи Булгакова находят отклик в идеях Ханса Урса Фон Бальтазара (на кого, как убедительно показали недавние исследования, повлияли работы как Соловьева, так и Булгакова, последнего– особенно в вопросах эсхатологии ). Размышляя о невозможности надежды на всеобщее спасение в Западной теологии средних веков, Бальтазар вскользь отмечает: «[Период Высокой Схоластики] также является периодом, когда Христианские принцы устраивали банкеты в залах своих дворцов и цитаделей в то время, как их враги влачили свое существование в подземельях, отбывая пожизненное наказание (Theo–Drama V, 317)». Кажется, будто Бальтазар задается вопросом – удивительно ли в таком случае, что такие люди, как Христиане Женевы, которые могут спокойно мириться с вынесением смертного приговора душам, которых Бог воззвал к непрерывному покаянию, исключают возможность исцеления в жизни после смерти?
Если действительно существует диалектическая связь между нашей способностью представлять достойное прощение и справедливость, сосуществующие в загробной жизни, и нашей способностью воплощать это сосуществование (хотя бы приблизительно) здесь, на земле, то оно обязывает нас очистить наши представления земного наказания в свете божественной справедливости и милости Христова креста. Мы должны стать совершенными, как совершенен наш Небесный Отец.
И если в действительности и на Востоке, и на Западе будет происходить «глубокая эволюция догмы» по вопросу о всеобщем спасении, то она проявится только тогда, когда мы продолжим уделять внимание достоинству Христа в каждом человеческом лице.
*Перевод Валентины Куренщиковой
Общественное Православие стремится содействовать обсуждению различных мнений по современным вопросам, связанным с православным христианством, предоставляя поле для свободной дискуссии. Позиции, высказанные в этом эссе, являются исключительно авторскими и не отражают взглядов Центра исследования православного христианства и редакторов.